Председатель Общероссийской общественной организации «Деловая Россия» Алексей Репик в интервью ТАСС на полях Петербургского международного экономического форума (ПМЭФ) раскрыл детали возможной стратегии взаимодействия с иностранными инвесторами, которые решат вернуть свой бизнес в Россию после снятия санкций, а также главные риски для отечественного рынка
— Сейчас все говорят о возможном возвращении иностранных компаний в Россию. К вам кто-то из-за рубежа обращался уже, может быть, за помощью?
— Во-первых, тезис «все говорят», мне кажется, уже устарел. «Деловая Россия» в последний раз активно про это говорила на встрече с президентом 13 мая. Мы для себя позицию сформировали, донесли ее до парламентариев, до правительства. И стараемся заниматься свойственным себе делом, а именно обеспечивать наших потребителей качественной продукцией и услугами независимо от того, вернется кто-то или нет.
Отвечая на ваш вопрос о компаниях, которые находятся в активном диалоге по возврату, важно понимать, что сейчас для мировой экономики добавилось достаточно много внешних факторов, усложнилась и геополитическая ситуация в мире. И это касается не только России. На фоне турбулентностей в Калифорнии, ближневосточного обострения и массы новых неожиданных вызовов вернуться в Россию, тем более сейчас, — это скоро станет трендом. Мне кажется, это логичная реализация своих идей по развитию глобального присутствия для многих компаний. Потому что для глобальной компании быть полуглобальной или недоглобальной — это самый страшный риск, который можно себе представить. То есть когда они проинвестировали огромные ресурсы, чтобы сделать продукт, и единственная маленькая надежда его окупить — это продать его всем, вообще всем. Если ты говоришь: «Так, всем, кроме России. Для России нет». И дальше Саудовская Аравия говорит: «Нет, мы тоже как-нибудь разберемся». И ты становишься условно из продукта для всего мира продуктом для нескольких стран.
Российский рынок упущен радикально, 9-е и 10-е место занимают у нас Wildberries и Ozon. Я общался с регуляторами в Узбекистане и в Белоруссии, и на самом деле в европейских странах, не скажу, в каких, в небольших, они говорят: «Как бы мы очень даже готовы к вам, к вашему приходу».
— То есть готовы пустить Wildberries, Ozon?
— Да нет, просто мы лучше. Они говорят: «Может, нам бы и не хотелось, но это альтернатива монополистам, с которыми работать очень трудно. А технологически вы, похоже, их не только уже догнали, но в целом ряде блоков сильно объехали». Поэтому для компаний, которые делают ставку на глобальное присутствие, на широкий рынок, такой инвестиционно емкий, не вернуться в Россию — это прямо, я бы сказал, экзистенциальный риск.
Поэтому они сейчас, как только у них малейшая такая возможность и окно появится, будут думать, как это сделать. Как обычно, естественно, всех обманув, то есть сделать это так, чтобы свои интересы были во главе угла, а интересы рынка под них подстраивались. Здесь мы уже должны реагировать
— Удалось, может быть, пообщаться с представителями иностранного бизнеса на площадке?
— Здесь много иностранного бизнеса, и мы используем ПМЭФ всегда для этих целей. Потому что это действительно лучшая площадка, комбинирующая в одном месте в один сжатый коридор времени много разного российского бизнеса, представителей региональных органов исполнительной власти, федеральных органов исполнительной власти, парламента, администрации президента и иностранных инвесторов, иностранных регуляторов.
— По вашим ощущениям, в этом году представителей иностранного бизнеса больше или меньше, чем в прошлом?
— Давайте сравнивать не с прошлым годом и не с ковидными временами. Давайте вспоминать такой здоровый 2019-й и сейчас. Американцев и европейцев меньше, чем было, существенно, но они есть тем не менее. Представителей глобального Юга больше и больше, но особенно сейчас Юго-Восточная Азия, Индонезия, которая никогда не была представлена в таком объеме. Китая становится больше, потому что его доля в нашей экономике растет.
— Ждать ли вообще громких возвращений с учетом того, что у России будет серьезный список требований, судя по последним новостям?
— Я не понимаю, что такое громкое возвращение. Для меня этот термин сам по себе довольно странный. Это примерно как про сухой закон. Если алкоголь продавать нельзя, его всем хочется. Так и сейчас: «Ой-ой-ой, как же мы здесь без Zara». Да, Inditex — хорошая компания (испанская компания, владелец крупных сетей магазинов, в том числе и этого бренда — прим. ТАСС), эффект масштаба позволяет им делать качественные продукты и хорошую сильную логистику на очень высоком уровне. Это позволяет им инвестировать в рекламу и узнаваемость больше, чем кому бы то ни было в мире. Но вернется сюда, например, Zara или не вернется, мне, честно говоря, безразлично. То есть это будет громко, но, может быть, только для тех, кто, знаете, жаждет запрещенки.
— Кто фанател, возможно, в свое время?
— Что такое «фанател» — это же вопрос внутреннего самоубеждения. Ты можешь фанатеть от чего угодно. Главный вопрос: что в твоей голове? Просто с советских времен, помните: «Гудбай, Америка, нам стали слишком малы твои тертые джинсы». Этот запретный плод — он воспринимался всегда как нечто очень значимое. На самом деле — самообман. А кто хочет купить одну блузку Zara, он всегда это сможет сделать за счет трансграна, и ничего страшного, а при этом гардероб свой обновить куда более качественно. У нас здесь есть стенд «Знай наших», который делали ребята из АСИ (Агентство стратегических инициатив — прим. ТАСС), и там куча красивой одежды. Мне прямо самому нравится. Не только одежды, а еще и украшений. Вопрос громкости возвращения — он скорее про другое. Он про то, а поменялось ли что-то в голове у европейцев, у американцев по части «cancel Russia» (отмены России — прим. ТАСС)? Да, меняется. Но это не вопрос возвращения. Это просто вопрос готовности к возвращению, я бы сказал так. И новость о том, что они готовы возвращаться, — она для нас важна. Потому что это значит, что урок подходит к концу.
— Давайте немножко поговорим о требованиях к возвращению. На встрече с президентом вы предложили предусмотреть механизм возвращения западных компаний. Насколько я понимаю, он используется в некоторых азиатских странах. Если не ошибаюсь, на Бали эта история есть, когда создается совместное предприятие и контролирующая часть принадлежит исключительно резиденту.
— Это касается стратегических отраслей и стратегических предприятий в первую очередь. Там, где нам важно иметь определенную уверенность в стабильности цепочки поставок, в обеспечении граждан критическими продуктами и технологиями, несомненно, инструмент СП с контролем со стороны либо лояльного российского инвестора, компании или даже государства в каких-то ситуациях — это инструмент обеспечения своего суверенитета. Не только технологического зачастую, но и физического.
— Было ли предложение в итоге поддержано со стороны властей? И войдет ли в конечный список требований к иностранному бизнесу этот критерий?
— Я уверен, что для определенного набора [компаний]. Если мы говорим про компанию, которая производит сувенирную продукцию определенную специфическую, основанную на доломитах в Италии, ну, вряд ли здесь вопрос будет стоять о необходимости приходить через СП. Мы всегда понимаем, что вопрос обеспечения гарантий — это вопрос размера бизнеса, это вопрос чувствительности рынка, это вопрос технологичности, это вопрос защиты прав интеллектуальной собственности. Поэтому все критерии должны быть разработаны. Мы их предложили, мы их еще дорабатываем, но решения должны приниматься индивидуально. Например, сейчас есть комиссия по иностранным инвестициям, которая работает. Она и раньше работала, просто не в таком масштабе и объеме. Вот этот же инструментарий, мне кажется, очень уместно задействовать в текущей ситуации.
Есть еще один важный момент. Если к нам будут возвращаться компании или приходить новые компании, которые делают продукты с высокой трудоемкостью продукта, где много человекочасов тратится на его создание, где большой элемент ручной компоненты, не автоматизированной, или продукты недорогие, где добавленная стоимость не очень велика, я считаю, что их надо пускать обязательно
— Что еще может войти, по-вашему, в перечень условий для возвращения бизнеса?
— Институционализированная ответственность за свои действия как в прошлом, так и в будущем. То есть важно понимать, что, проведя работу над ошибками, нужно сделать так, чтобы в дальнейшем шанс их допустить был минимальным.
— Как в целом вы оцениваете состояние российского бизнеса сейчас? Можно ли сказать, что возвращение некоторых компаний в Россию может стать определенного рода ударом для отдельных российских игроков?
— Я не знаю, насколько ограничение конкуренции на сегодняшний момент является единственным фактором выживания. Несомненно, этот фактор имеет место. Понятно, что авиапрому, например, такой безбарьерный заход Boeing, Airbus обратно без оглядки на производственные программы и инвестиционный цикл по созданию своих собственных продуктов, наверное, сейчас просто противопоказан. Нельзя проект, в который уже начали активно инвестировать, но который еще не успел занять свою нишу и защитить себя от будущей конкуренции, опять его толкнуть в историю с необходимостью схватки с теми, кто находится в другой части инвест-цикла. Это как изменение денежно-кредитной политики резкое, которое произошло, для тех, кто случайно был пойман в начальной стадии цикла.
— Изменение денежно-кредитной политики — это временное явление. Но если произойдет возврат тех компаний, которые могут серьезно навредить?
— Я считаю эту тему достаточно перегретой по своей значимости. Нам нужно больше думать о себе и о том, что нам реально мешает и где фокус наших серьезных дополнительных возможностей, а не то, «а как мы будем жить, когда сюда вернутся иностранцы?» Вопрос, как нам, например, конвертировать свои огромные инвестиции в безопасность и технологическое развитие оборонного сектора в том числе в будущую конверсию и в будущее мультимодальное использование технологий, то есть беспилотие — оно есть и военное, и гражданское, например. Коммуникации также есть и военные, и гражданские. Вот это вопрос стратегически важный.
Или как задействовать молодежь. Потому что вовлечение молодежи в бизнес и вообще в создание добавленной стоимости — это вопрос в большей степени выживания, чем того, сколько времени еще пройдет перед тем, как сюда вернется та или иная компания. На производительности надо фокусироваться. На структуре занятости нашей надо фокусироваться. На технологических нишах, которых не было нигде и которые появились одновременно для всех. Я говорю про искусственный интеллект, про беспилотники, про цифровые платформы. Вот где надо сейчас искать себя, а не бояться, что кто-то сейчас вернется или не вернется.
— Раз уж заговорили, немножко про ДКП затронули тему: сейчас многие говорят о влиянии ключевой ставки на бизнес, очевидно, что она очень высокая. На ваш взгляд, какая бы ставка была бы оптимальной для развития бизнеса?
— У нас очень высокая реальная ставка — меня это больше всего напрягает. Реальная ставка — это разница между ставкой и инфляцией. Она должна быть максимально приближена к инфляции. Точнее, ставка должна быть привязана к ней, быть близка. Мы сейчас опять попали в историю, когда однозначная инфляция у нас уже не первый месяц. Вот и теперь вопрос: что и когда мы должны сделать? Самое главное ведь в этом вопросе не сколько мы сейчас платим за кредиты, главное — предсказуемость. Можно сократить влияние, увеличив денежную массу на инфляцию через ту же политику антициклических надбавок, если мы находимся в той части цикла, когда нужно охлаждать. И Центральный банк начал активно это делать в начале года, и это действует. Но какие будут приняты решения в июле — это знает только регулятор. Нам кажется, что, если не будут приняты какие-то значимые решения, кратно большие, чем было принято сейчас, то через два месяца придется предпринимать куда более агрессивные действия. Я еще раз говорю, смотрите, что лучше, чтобы Центральный банк снизил ставку на 2 п.п. в июле или не снизил ее вообще и потом ее снизил на 4, 5, 6 п.п.? Не знаю. Нет фразы «лучше или хуже».
Просто ответ такой: Центральный банк — это команда профессионалов, которые выполняют свои задачи и видят основной из них на сегодняшний момент контроль, в том числе уровня инфляции. Я думаю, что до конца года, чтобы не столкнуться с сильным охлаждением во всех секторах, и, самое главное, неконтролируемым, с трендом на замерзание, речь будет идти о снижении ставки минимум на 4–5%, а может быть, и более
— Центробанк прогнозирует до конца года средний коридор, если не ошибаюсь, — 17,5–19,2.
— Еще раз, Центральный банк оперирует в своей логике текущей статистикой. Мне уважаемые коллеги иногда говорят: «Ну смотрите, вроде ставки на инвест-активность и на инвестиции в CAPEX (капитальные расходы — прим. ТАСС) особо сильно не влияют. У нас ставка выросла до запредельной, а инвестиции не только не упали, а, честно говоря, растут». Я говорю: «Коллеги, а как вы считаете эти инвестиции, где точка отсечения? Подумайте, вы их считаете по вводу в оборот». То есть предприятия инвестировали, строили, людей набирали, построили, ввели в оборот, запустили, после этого вы его посчитали. А сколько времени, например, в технологичных отраслях занимает построить предприятие? Пять-шесть лет. Поэтому мы сейчас видим предприятия, которые достроили, а строить начали условно в 2018–2019 году. До ковида еще многие. И поэтому в контексте, даже если сейчас ставку опустить резко, вопрос: а когда будут эти предприятия готовы? Если Центральный банк увидит достаточный для себя сигнал выраженного охлаждения, в первую очередь сокращение корпоративного кредитования, я уверен, что он отреагирует.
Источник: ТАСС
